Это был прекрасный тайник, если вы собирались оставить что-либо секретное для леди Бирлингдина. Она понятия не имела, что Себастьян собирался найти в доме, но если кто-нибудь еще должен был наткнуться на эту коробочку, было гораздо лучше, конечно же, чтобы другая женщина увидела ее первой.
Инстинкт подсказал ей, прежде чем она повернула ключ, что внутри должно быть что-нибудь.
Там был листок свернутой бумаги с единственным именем, наспех написанным снаружи. Делия развернула его и прочитала сообщение, затем посидела, глядя на небо через высокие окна в течение некоторого времени, и прочитала еще раз.
Она закрыла отделение, вернула на место перегородки и поставила коробочку обратно на стол.
Гораздо позже она дала Себастьяну ключ и получила взамен одну из его особенных улыбок. Пусть он посмотрит.
Жак чуть не опоздал. Сначала он пошел к конюшням, думая, что София, скорее всего, будет там до последней минуты, но обнаружил только Митчелла и нескольких конюхов из Клифтона, а затем, после угроз и подкупа официального лица, ему позволили войти. Конюшни были переполненными и шумными, в стойлах и в загонах повсюду он уловил беспокойство лошадей. Некоторые из них просто боялись, и он сочувствовал им: он всегда питал отвращение к скачкам.
Оттуда он пошел мимо огороженной площадки по направлению к большому шатру, на который указал Митчелл. Его голова гудела. С каждым шагом его решимость колебалась между двумя полюсами: он правильно сделал, что пришел, или он не должен быть здесь. Принимая во внимание тот факт, что его самые глубокие желания касались Софии, его присутствие здесь было неминуемым. Но в один момент он заколебался и чуть не остановился. Его путь был суровым, он полностью посвятил себя ему, неважно, каким ужасным должен был оказаться результат. Идти к ней сейчас, смотреть в ее красивое лицо и тем не менее снова лгать ей казалось ему жестокой насмешкой. Но он должен был увидеть ее еще раз.
Он мог предположить, что это будет ужасно. Когда Жак вошел в шатер, он сразу заметил, как сильно она побледнела. София была взволнованной, старалась найти оправдание, и даже дрожь радости, которую он различил в ее лице, не вызвала у нее улыбки. Жак знал — почему: скачки поглотили всю ее энергию. Но его ожидало худшее, потому что когда он поприветствовал ее, подмигнул Гарри и повернулся, чтобы выразить почтение адмиралу, то встретился с его ледяным пристальным взглядом. Он едва получил ответ на свой поклон. Человек, который написал письмо, спасшее ему жизнь, теперь не желал обменяться с ним даже несколькими холодными словами.
В прошлом эта реакция «дорогого папы» не получила бы ее сопротивления. Сегодня же он увидел, с болезненным напряжением его глубочайших чувств, какой непреклонной и твердой ее сделала любовь. Она улыбнулась своему отцу, попросила, чтобы он объяснил что-то Гарри, а затем с Жаком направилась к открытой части большого пустого шатра, оставляя позади стол с закусками и множество стульев, туда, где открывался хороший обзор на беговую дорожку неподалеку от финишной линии.
Он дал ей возможность заговорить первой.
— Спасибо тебе за то, что пришел повидать нас. — Она кокетливо улыбнулась ему, затем посмотрела вперед. — Мы не получили такого дружеского обращения от остальных наших знакомых.
— Что ты имеешь в виду?
— Я была слишком занята, чтобы заметить это вначале, мы провели некоторое время на огороженной площадке, и это было довольно долго. Мой отец подавлен. Прости ему холодный прием, он сегодня сам не свой.
Жак почувствовал, как похолодели его виски.
— Проблема во мне?
Она посмотрела на него встревоженно.
— Если честно, я действительно ничего не знаю. Но подозреваю, что это больше связано с тем, что случилось в Брайтоне.
Жак хотел обнять ее, но в этот момент одиноким пронзительным звуком издалека прозвучал рожок, и раздался громкий крик из тысяч глоток. Рядом с ним она начала дрожать. Он сразу подвинул стул и заставил ее сесть.
Гарри прибежал, подпрыгивая:
— Мама! Началось!
Она подняла глаза на Жака. Они были огромными от невысказанного страха.
Он улыбнулся ей:
— Успокойся. Шехерезада в добром здравии, не так ли?
Ее губы побелели.
— Мы сделали все, что было в наших силах. Но она такая нежная. Если что-нибудь случится, я никогда себе этого не прощу.
— Я вижу их! — Гарри забрался на стул, прыгая вверх-вниз и качаясь из стороны в сторону.
Жак взял его за плечо, чтобы он стоял спокойно.
— Какие на ней цвета?
— Красный и белый. Видишь? В середине. Ты видишь, мама? Дедушка, Шерезада скачет!
София от волнения еле могла говорить:
— Да, дорогой.
Подошел ее отец, и она сделала попытку встать.
— Нет, — сказал Жак. Он подозвал официанта и дал ей в руку бокал вина. — Оставайся там и слушай комментарии своего сына.
Летящие лошади скрылись из виду, скрытые плотной толпой зрителей. Жак велел Гарри слезть со стула, отвел его к месту как раз за шатром и посадил себе на плечи. Он и сам теперь видел скачки, лошади растянулись вереницей, летя как ветер по беговой дорожке. Он разрешил мальчику рассказывать Софии обо всем, что происходит, в то время как сам, не обращая внимания на адмирала, смотрел на нее.
София была в белом платье, и напоминала нежную лилию. Обычно игра эмоций на ее лице придавала ему контрастный цвет, но сегодня она была почти так же бледна, как ее платье. Если бы только он мог стать перед ней на колени, как он делал это в конюшнях Клифтона и взять ее на руки. Больше никогда. Гарри прокомментировал: